Александр Солженицын. «Архипелаг ГУЛАГ»
Глава десятая. Закон созрел (продолжение)
Так во вставной картине представилось нам бесплотное — и бесплодное! — видение истины. Расползлась режиссёрская работа, уже проговорился Федотов о бессонных ночах (!) в течение 8 месяцев его сидки; о каком-то важном работнике ГПУ, который пожал руку ему (?) недавно (так это был уговор? выполняйте свои роли — и ГПУ выполнит своё обещание?). Да вот уже и свидетели, хоть роли у них несравненно меньше, начинают сбиваться.
Крыленко — Вы принимали участие в этой группе?
Свидетель Кирпотенко — Два-три раза, когда разрабатывались вопросы интервенции.
Как раз это и нужно!
Крыленко (поощрительно) — Дальше!
Кирпотенко (пауза) — Кроме этого ничего не известно.
Крыленко побуждает, напоминает.
Кирпотенко (тупо) — Кроме интервенции мне больше ничего не известно (стр. 354).
А на очной ставке с Куприяновым у него же и факты не сходятся. Сердится Крыленко и кричит на бестолковых арестантов:
— Тогда надо сделать, чтобы ответы были одинаковы! (стр. 358).
Но вот в антракте, за кулисами, всё снова подтянуто к стандарту. Все подсудимые снова на ниточках, и каждый ожидает дёрга. И Крыленко дёргает сразу всех восьмерых: вот промышленники-эмигранты напечатали статью, что никаких переговоров с Рамзиным и Ларичевым не было и никакой «промпартии» они не знают, а показания подсудимых скорее всего вымучены пытками. Так что вы на это скажете?..
Боже! как возмущены подсудимые! Нарушая всякую очерёдность, они просят поскорее дать им высказаться! Куда делось то измученное спокойствие, с которым они несколько дней унижали себя и своих коллег! Из них просто вырывается клокочущее негодование на эмигрантов! Они рвутся сделать письменное заявление для газет — коллективное письменное подсудимых в защиту методов ГПУ! (Ну, разве не украшение, разве не бриллиант?)
Рамзин — Что мы не подвергались пыткам и истязаниям — достаточное доказательство наше присутствие здесь!
Так куда ж годятся те пытки, когда вывести на суд нельзя!
Федотов — Заключение в тюрьме принесло пользу не одному мне… Я даже лучше чувствую себя в тюрьме, чем на воле.
Очкин: и я, и я лучше!
Просто уж по благородству отказываются Крыленко и Вышинский от такой письменной коллективки. А — написали бы! а подписали бы!
Да может ещё у кого-нибудь подозрение таиться? Так товарищ Крыленко уделяет им от блеска своей логики: «Если допустить хотя бы на одну секунду, что эти люди говорят неправду — то почему именно их арестовали и почему именно эти люди заговорили?» (стр. 452)
Вот сила мысли! — и за тысячи лет не догадывались обвинители: сам факт ареста уже доказывает виновность! Если подсудимые невиновны — так зачем бы их тогда арестовали? А уж если арестовали — значит виноваты!
И действительно: почему б они заговорили?
«Вопрос о пытках мы отбросим в сторону!.. но психологически поставим вопрос: почему сознаются? А я спрошу: а что им оставалось делать?» (стр. 454).
(Иванов-Разумник пишет [Иванов-Разумник. «Тюрьмы и ссылки». Изд-во им. Чехова, Нью-Йорк, 1953.], что в 1938 он сидел с Крыленкой в одной камере, в Бутырках, и место Крыленко было под нарами. Я очень живо себе это представляю (сам лазил): там такие низкие нары, что только по-пластунски можно подползти по грязному асфальтовому полу, но новичок сразу никак не приноровится и ползёт на карачках. Голову-то он подсунет, а выпяченный зад так и останется снаружи. Я думаю, верховному прокурору было особенно трудно приноровиться, и его ещё не исхудавший зад подолгу торчал во славу советской юстиции. Грешный человек, со злорадством представляю этот застрявший зад, и во всё долгое описание этих процессов он меня как-то успокаивает.)
Да более того, развивает прокурор, если б это всё было правда (о пытках) — непонятно, что бы понудило всех единогласно, без всяких уклонений и споров так хором признаться?.. Да где они могли совершить такой гигантский сговор? — ведь они не имели общения друг с другом во время следствия!?
(Через несколько страниц уцелевший свидетель расскажет нам, где…)
